ЛИНКОЛЬН ХАРМС, 45
face: ewan mcgregor
hopeless wanderer - mumford & sons
Группа или локация | Навыки и возможности |
Деятельность | Особенности |
Линкольн всегда был предприимчивым мужчиной. Даже тогда, когда его рановато было называть мужчиной, Хармс торговал сникерсами среди ленивых школьников, организовывал групповые занятия по списыванию у главного зубрилы школы, Скотти Вонга, собирая комиссию всего в пять долларов и всегда находил способ сделать из говна конфетку, а из четвертака - доллар.
Родители не всегда понимали, откуда у пацана деньги, но против не были — мамаша зарабатывала мало, а папаша тратил все эти деньги на следующий день. Иногда на алкоголь, иногда — на девчонок. Когда у Линкольна выросли первые кудрявые волосы там, куда не ступала нога ни одной женщины, отец повел его "становиться настоящим мужчиной".
Миссис Броварски, крепкая опытная женщина с прической аля "я не расчесывалась со времен гражданской войны", даже не моргнула, и повела юнца в красную комнату с пошлыми красными диванами и прокуренными подушками. Тогда Линкольн стал мужчиной, во всяком случае, по мнению своего отца. Но помимо этого, увидел спрос на такого рода услуги и наметил себе цель в жизни.
В колледж Линкольн, разумеется, не пошел. Вместо этого он стал продавать сначала травку, медленно продвигаясь по криминальной карьерной лестнице, не забывая пользоваться своим природным очарованием, красноречием и неплохим интеллектом. Предприимчивость Хармса не осталась незамеченной, и уже к двадцати годам он стал фактически правой рукой стремительно умирающего криминального авторитета. У черновых бизнесменов и без того жизнь короткая, но когда тебе диагностируют рак последней стадии — пора искать себе преемника.
Им Линкольн, к слову, не стал. Вместо этого он утянул себе одно из подпольных заведений и переоборудовал его в бордель. Желающих девчонок хватало, вот уж в каком ресурсе Нью-Йорк никого не ограничивал. С одной из таких Хармс даже мечтал завести полноценную семью: шестерых ребятишек, дом за городом и пополняющийся сам собой банковский счет, пока заведение обслуживает элитную клиентуру: чиновников, обожающих максимальную приватность, и точно таких же втянутых в криминал личностей с потребностью к первобытным развлечениям.
Но не получилось. Благоверная погибла на первых же родах, оставив Линкольна с новорожденной малышкой в окружении куртизанок, головорезов-охранников и кислотного красного освещения его чудесного заведения. Впрочем, с дочкой Линкольн был близок и всегда находил общий язык. А стоило ей позврослеть, они сблизились еще сильнее.
И на этом можно было подводить черту и говорить, что жизнь Линкольна Хармса удалась. Но все быстро пошло под откос. Сначала — слухи о вирусе. Затем первые зараженные, паника, бомбардировки, ожившие мертвецы. Окруженный вооруженными ребятами, Линкольн смог организовать себе временное убежище и даже таил надежды на продолжение своего бизнеса. Во время апокалипсиса, думал он, спрос на его услуги должен быть необычайно высок.
Чего он не учел, так это того, что вооруженные парни не считают его необходимым звеном в доступе к столь необходимому ресурсу. Свои же люди обернулись против Линкольна, бросили его помирать в каком-то гараже с мертвецами и другими неудачниками, даже не подозревая, что в вычурном сукином сыне как никогда сильна воля к жизни. И что человек, которому нечего терять, становится весьма опасным. Особенно если дать ему цель для мести.
Будильник в квартире Джозефа всегда звенел на два часа и тридцать минут раньше положенного. Кто-то сказал бы, что это идеальная причина, чтобы заменить его и купить новый, но сам Джозеф считал его исправным: просто нужно ставить его на два с половиной часа раньше, чем тебе нужно проснуться.
Делал ли он это? Разумеется, нет. Но он каждый раз клялся, что все исправит, когда просыпался на два с половиной часа позже и опаздывал на стандартную летучку в участке. Впрочем, его в любом случае там не ждали: запаха перегара им хватало и на улице третьего дистрикта, тащить его внутрь было вовсе не обязательно.
Нужно было освежиться. Нужно было очнуться. Нужно было выбраться из этой помойки, которую Буллок по страшной ошибке считал уютным гнездышком, несмотря на то, что от гнезда здесь были только гнилые ветки засохшего деревца, разбросанные синтетические перья из аутентичной подушки и мрачная духота пропитого помещения. Если задуматься, это буквально было гнездо. Гнездо огромной неряшливой птицы с хроническим алкоголизмом.
Самопровозглашенная птица вышла на лестничную площадку своих недорогих апартаментов, если грязные копеечные коммуналки третьего дистрикта можно было называть апартаментами. Дверь в его гнездо не закрывалась на все сто процентов, сорвавшись с петель после неудачной стычки с недовольным репликантом, который решил, что хочет быть не жертвой, а охотником. С тех самых пор ее приходится чуть приподнимать и со всей силы прижимать плечом. Впрочем, воровать у Джозефа все равно было нечего: все самое ценное он носил с собой.
Он вышел на улицу и в голову тут же ударил “микс третьего”: запах пота, экскрементов, дешевого парфюма, блюд кухонь со всего мира (несмотря на резкое сокращение “всего мира” в последнее столетие), а также какофония из криков, стонов, смеха, музыки различных стилей, играющей ОДНОВРЕМЕННО в одной и той же машине. Все это объединялось в один большой практически материальный купол, который обволакивал все ваши органы чувств и бомбардировал вестибулярный аппарат со всей силой района с плотностью культурного наследия на один квадратный метр, которая поразила бы даже мусорный пресс.
Помести сюда человека из прошлого, и назад он вернется либо с глухим, либо слепым, либо с экзотической болезнью, которую в граничащей с фатальной антисанитарией атмосфере третьего дистрикта подхватить проще, чем добраться из точки А в точку Б.
— О, Бурроку-сано! — с диким японским акцентом крикнул Сатори, старик у грязной лавки с корейскими паровыми булочками, которые убили больше человек в туалете, чем самые успешные масс-шутеры. Почему японец продавал корейские булочки? Потому что нет в этом мире ничего более хаотичного и неестественного, чем бизнес третьего дистрикта. — Вам вашу рюбимую бурочку? Сегодня вкусно.
Сатори говорил это каждый божий день, и каждый божий день изжога так сильно давила на горло Джозефа, что он начинал понимать типичные будни любого эдемского 6.2. Но сегодня был особенный день. Он это чувствовал. Даже воздух был чуточку чище обычного. Или, быть может, запах любимых “бурочек” Сатори выжег все рецепторы в носу полицейского.
— А, хуй с ним, черт старый. Давай сюда свою отраву, — Буллок приложил токен к терминалу и, снисходительно покачивая головой, улыбнулся старику.
Тот торопливо открыл свою тележку, откуда тут же вырвался столп буроватого пара. В нос тут же ударил запах капусты, синтетического мяса и бог знает чего еще. Чересчур знакомый запах, который, несмотря на свою токсичную натуру, все равно заставлял истечься слюной.
Сатори протянул Джозефу горячий сверток, чуть кланяясь, как он обычно и делал, изображая из себя старого самурая, хотя оба они прекрасно понимали, что старик родился в Детройте и все знания о Японии почерпнул из поп-культуры. Буллок подмигнул старику, взял булочку, и тут же врезался в нее зубами.
На вкус она была как мягкая резина с мясом, но острое послевкусие распространялось по всей полости рта как лесной пожар в сезон засухи. После булочки Сатори хотелось дышать, хотелось пить и, больше всего, хотелось жить, несмотря на то, как жизнь стремительно проносится перед глазами. За это Буллок и любил эту отраву и всей душой надеялся, что старый черт накопит деньги на вторую оболочку раньше, чем окочурится.
— Ух, дьявольщина ебучая! — промычал Джозеф, закатывая глаза от наслаждения. — Умел бы ты готовить, старик, цены бы тебе не было. Ладно, бывай.
Буллок двинулся в сторону участка, высунув язык наружу, как уставшая собачонка. Во рту до сих пор бурлила горечь специй, а воздух, прежде чем добраться до легких, казалось, проходил обработку в жерле вулкана. Глаза Джозефа слезились, голова пошла кругом и знаменитая изжога, в свойственной ей манере, подкрадывалась к горлу, как блядский насильник.
Чтобы отвлечься от гастрономической пытки, Джозеф принялся сканировать лица окружающих. Стандартная процедура, чтобы проверить, нет ли среди десятков и сотен разноцветных прохожих случайного репликанта-убийцы в бегах.
“Брюс Ли, 39 лет, разведен, двое детей. Сменил имя два месяца назад, прошлое имя — Юджин Сакс. Запрет на посещение общественных пространств на два года за публичную демонстрацию гениталий”. Типично.
“Дайяна Филбрук, 64 года, трижды замужняя. Отсидела 40 лет за убийство мужа, развелась через суд после таинственного исчезновения второго, вышла замуж в третий раз… Вчера в клубе “Эдем”. Самка богомола, мое уважение.
“Дженни Мунстоун, 3 года. Репликант. Разыскивается после побега из “Эдема”, возможно вооружена и очень опасна”.
Джозеф остановился, тупо уставившись в удаляющуюся хрупкую фигурку. Инстинкты и опыт подсказывали, что нужно достать пистолет и стрелять в затылок, пока она не заметила и не побежала. Инстинкты никогда не обманывали Джозефа, в отличие от беглых репликантов. Инстинкты никогда не подводили. Но люди — существа непредсказуемые, даже для самого себя.
— Эй, крошка, — окликнул Буллок девчонку. Он не знал, услышала ли она его, но все равно торопливо зашагал за ней. — На пару ласковых, уважь старика.
И это, блядь, не просьба.
Отредактировано Lincoln Harmes (10.08.22 01:26:30)
